Е. Ф. Писарева. Письма к Е.И. Рерих

Эти пись­ма напи­са­ны Еле­ной Фёдо­ров­ной Писа­ре­вой в тот слож­ный пери­од её жиз­ни (ей было уже за 85), о кото­ром Н.К. Рерих писал одно­му из кор­ре­спон­ден­тов: «Жаль, что Писа­ре­ва сей­час нахо­дит­ся не толь­ко в болез­нен­ном, но пря­мо в бед­ствен­ном состо­я­нии. Её ита­льян­ские дру­зья, у кото­рых она всё вре­мя живёт, сами нахо­дят­ся в тяж­ко болез­нен­ном состо­я­нии, и из это­го кру­то меня­ет­ся всё поло­же­ние вещей. Жаль слы­шать, когда такие заме­ча­тель­ные дея­тель­ни­цы так стра­да­ют от зем­ных условий». 

Скан-копии писем Е.Ф.П. взя­ты из выло­жен­но­го в сво­бод­ном досту­пе архи­ва на сай­те Музея Рери­хов.

Пер­вое пись­мо запи­са­но под дик­тов­ку Е.Ф.П. её доче­рью, Ната­ли­ей Нико­ла­ев­ной, об ухо­де кото­рой с зем­но­го пла­на Рери­хам сооб­щил 9 декаб­ря 1939 года Рихард Руд­зи­тис: «Осен­ний номер женев­ско­го Вест­ни­ка гово­рит об ухо­де доче­ри Е.Ф. Писаревой».

Осталь­ные пись­ма напи­са­ны от руки самой Е.Ф.П. По пово­ду почер­ка в этих пись­мах Н.К. Рерих писал: «Мы толь­ко что полу­чи­ли от неё воз­душ­ное пись­мо, уже напи­сан­ное крайне уста­лым и дро­жа­щим почер­ком, — ведь послед­нее вре­мя она боль­на и пра­виль­но назы­ва­ет себя инвалидом».

Udine [город У́дине, Ита­лия], 18–1‑1939

Доро­гая Еле­на Ивановна,

при­нес­ли мне с почты Вашу «Тай­ную Док­три­ну», и я поду­ма­ла: дей­стви­тель­но Рос­сия может гор­дить­ся сво­и­ми жен­щи­на­ми, ведь это насто­я­щий подвиг! В Петер­бур­ге, когда мы пере­во­ди­ли «Тай­ную Док­три­ну», рабо­та­ло семь чело­век, и я, выбран­ная редак­то­ром, была вось­мая. Вы же одо­ле­ли этот огром­ный труд, по-види­мо­му, в оди­ноч­ку? И какое вели­ко­леп­ное издание! 

Шлю Вам горя­чую бла­го­дар­ность и в то же вре­мя испы­ты­ваю груст­ное чув­ство, что не могу читать Ваш труд. Такую боль­шую кни­гу я не могу осве­тить сво­ей лам­поч­кой, а ина­че мои гла­за отка­зы­ва­ют­ся читать. Что­бы для Вас яснее ста­ли усло­вия моей жиз­ни, долж­на при­ба­вить, что един­ствен­но, кто мог бы про­чи­тать её для меня вслух, это моя дочь, но у неё так мно­го обя­зан­но­стей, кро­ме ухо­да за мной, что на чте­ние для меня у неё не оста­ёт­ся времени. 

Меня, преж­де все­го, заин­те­ре­со­ва­ло, как Вы пере­ве­ли Стан­цы. В нашем Петер­бург­ском пере­во­де мы поме­сти­ли пере­вод Стан­цев, кот[орый] был сде­лан в Москве тео­со­фом-линг­ви­стом Батюш­ко­вым. Поста­ра­юсь най­ти экзем­пляр это­го пере­во­да для срав­не­ния и наде­юсь, что бла­го­да­ря очень круп­но­му шриф­ту смо­гу в яркий сол­неч­ный день срав­нить Ваш и его перевод. 

Буду Вам очень бла­го­дар­на, если Вы най­дё­те вре­мя сооб­щить мне все подроб­но­сти: сколь­ко вре­ме­ни у Вас взял пере­вод, поче­му Вы все три тома нашли нуж­ным соеди­нить в два, во сколь­ких экзем­пля­рах напе­ча­та­на «Т[айная] Д[октри]на» и какую Вы назна­чи­ли цену за неё. 

Появ­ле­ние Вашей «Т[айной] Д[октрины]» — это радост­ное собы­тие не толь­ко для меня, но и для всей рус­ской Теос[офской] сек­ции вне Рос­сии. Все её чле­ны при­не­сут Вам горя­чую бла­го­дар­ность за Ваш подвиг. 

Полу­чи­ла я так­же жур­нал «Flamma» и очень сожа­лею, что живу в Ита­лии в таком малень­ком горо­де, как Udine, — в таком уеди­не­нии, как моё, не могу про­па­ган­ди­ро­вать этот, по-види­мо­му, пре­крас­ный жур­нал. Пере­дам его на вре­мя пред­се­да­те­лю Три­е­стин­ской теос[офской] ложи. Он при­ез­жал ко мне, узнав, что я пере­пи­сы­ва­юсь с Нико­ла­ем Конст[антинович]ем, — под вли­я­ни­ем речи пре­зи­ден­та Т[еософского] О[бщества], в кото­рой он гово­рил о необ­хо­ди­мо­сти оду­хо­тво­рять жизнь и искус­ство так, как это дела­ет рус­ский худож­ник Рерих. Все три­е­стин­ские тео­со­фы заин­те­ре­со­ва­лись, и их пред­ста­ви­тель про­сил меня дать ему на вре­мя сним­ки с кар­тин Н[иколая] К[онстантиновича] и лите­ра­ту­ру, каса­ю­щу­ю­ся его; я дала ему все ста­тьи и моно­гра­фии Н[иколая] К[онстантиновича] для про­чте­нья на англий­ском языке. 

В жур­на­ле «Flamma», под ярким све­том моей электр[ической] лам­поч­ки, я раз­гля­де­ла Ваш порт­рет, доро­гая Еле­на Ива­нов­на, и мне очень захо­те­лось полу­чить его от Вас. Могу к это­му при­ба­вить, что лицо Ваше мне очень понравилось. 

Про себя не могу ска­зать ниче­го отрад­но­го: силы сла­бе­ют, так же как и зре­ние, и, кро­ме того, всё уси­ли­ва­ю­щи­е­ся сер­деч­ные при­пад­ки мое­го дру­га, Дины Комессат[т]и, гро­зят мне остать­ся без приюта. 

Пере­дай­те, пожа­луй­ста, мой горя­чий при­вет и бла­го­дар­ность Нико­лаю Кон­стан­ти­но­ви­чу за его доб­рую память обо мне, а так­же за Ваше общее с ним поздрав­ле­ние с Р[ождеством] Хр[истовым], и про­шу Вас побла­го­да­рить за меня В[ладимира] Шиба­е­ва, так­же пора­до­вав­ше­го меня сво­им поздрав­ле­ни­ем с празд­ни­ком Р[ождества] Хр[истова].

Всем серд­цем пре­дан­ная Вам 

Е. Писа­ре­ва

P. S. Хоте­лось бы знать, когда появит­ся II-ой том «Брат­ства».

4 Мар­та 1939 г. 

Доро­гой заоч­ный Друг, Еле­на Ива­нов­на, попро­бую выра­зить то, что я испы­та­ла, читая Ваше пись­мо, — пишу ощу­пью. Чем даль­ше я его чита­ла, тем боль­ше я удив­ля­лась — как Вы мог­ли узнать, что я стра­даю, что я нуж­да­юсь в душев­ной помо­щи; и когда я дочи­та­ла его до кон­ца, мне хоте­лось послать Вам туда, наверх, к Гима­ла­ям, вопрос: как Вы и это уга­да­ли — уга­да­ли, что ничто не может так уте­шить меня, так заста­вить забыть мою тяжё­лую зем­ную долю, как когда пере­до мной при­под­ни­ма­ет­ся край заве­сы, скры­ва­ю­щей истин­ную цель наше­го бытия? 

Ваша пере­да­ча неиз­вест­но­го мне науч­но­го иссле­до­ва­ния «Resonanz als Weltgesetz [нем. Резо­нанс как миро­вой закон]» увлек­ла меня совсем на дру­гие пла­ны и вер­ну­ла мне бод­рость и внут­рен­нее рав­но­ве­сие. Спа­си­бо, мой ясно­ви­дя­щий Друг. Вы уже и рань­ше нача­ли помо­гать мне: несколь­ко дней назад я полу­чи­ла от д‑ра Луки­на такое дру­же­ское, доб­рое пись­мо и дра­го­цен­ный для меня дар — мно­го сним­ков с кар­тин Н[иколая] К[онстантинови]ча. Это, несо­мнен­но, Ваше внушенье. 

Вы хоти­те знать усло­вия моей зем­ной жиз­ни? В корот­ком изло­же­нии я уже сооб­ща­ла Н[иколаю] К[онстантиновичу], что нашла на чуж­бине в лице Дины Комес[с]ат[т]и вер­но­го дру­га, кото­рая при­юти­ла меня, без­дом­ную, с такой любо­вью и дели­кат­но­стью, что я совсем не стра­да­ла от неопре­де­лён­но­сти мое­го пре­бы­ва­нья в её доме. Теперь всё изме­ни­лось — она разо­ри­лась, все её мно­го­чис­лен­ные неду­ги ухуд­ши­лись, а я уже не мог­ла отпла­тить ей «сто­ри­цей», как она гово­ри­ла, оста­ва­ясь при ней в мно­го­чис­лен­ных ролях: чти­цы, сидел­ки, дру­га, раз­вле­ка­ю­ще­го её. Надви­га­ю­ща­я­ся сле­по­та моя сов­па­ла с появ­ле­ни­ем ново­го лица, посте­пен­но став­ше­го хозяй­кой и зако­но­да­тель­ни­цей дома К[омессат]ти; это моло­дая оча­ро­ва­тель­ная жена её стар­ше­го сына (млад­ший живёт посто­ян­но в деревне — боль­ной, без дела). Я ниче­го не могу ска­зать худо­го о новой хозяй­ке — она очень при­вле­ка­тель­на, но стра­да­ет тем же недо­стат­ком, как и боль­шин­ство моло­до­го евро­пей­ско­го поко­ле­ния, — край­ним мате­ри­а­лиз­мом и ещё более край­ним эго­из­мом; и она не толь­ко не внес­ла све­та в жизнь бед­ной, боль­ной Дины, как я наде­я­лась, а забрав и мужа, тако­го же сла­бо­ха­рак­тер­но­го, как и сама Дина, и посте­пен­но вытес­ня­ет её из поло­же­нья хозяй­ки, желая пре­вра­тить её вил­лу в «ари­сто­кра­ти­че­ское» сов­мест­ное жильё. Ей меша­ет то, что мой друг, А[нна] А[лексеевна] К[аменская], про­во­ди­ла с нами в тече­ние 16 лет свои лет­ние вака­ции, и дела­ет почти невоз­мож­ным её про­дол­жи­тель­ное пре­бы­ва­ние в доме Дины. 

Серд­це Дины — в такой фазе болез­ни, что мож­но ожи­дать каж­дый день её кон­ца; тогда мы с Ната­шей оста­ём­ся без­дом­ны­ми про­ле­та­ри­я­ми, но это толь­ко внеш­ний фон; глав­ное — моя уси­ли­ва­ю­ща­я­ся сле­по­та и раз­ру­шен­ное здо­ро­вье моей доче­ри. Она с раз­бе­га ушиб­ла об ост­рый край мебе­ли низ живо­та; два док­то­ра нашли необ­хо­ди­мым опе­ра­цию; ей после опе­ра­ции нало­жи­ли 20 швов, раз­ре­за­ли почти весь живот. После это­го она вер­ну­лась ко мне, и пер­вая её помощь была — пись­мо к Вам, но была и послед­няя. Она почув­ство­ва­ла себя так пло­хо, что при­шлось идти к док­то­ру, — он и хирург, осмот­рев её, реши­ли «попро­бо­вать» рент­ге­нов­ские лучи. Сей­час она лежит, но не в доме Дины, а в сво­ей ком­на­те, кот[орую] она нани­ма­ет неда­ле­ко от нас; и я её не уви­жу — сколь­ко вре­ме­ни, не знаю, — т[ак] к[ак] у меня оста­лось так мало сил, что я не выхо­жу из дома. 

Вот крат­кий отчёт о нашей внеш­ней жиз­ни. Внут­рен­нюю Вы сами може­те доба­вить. Мой выс­ший центр жаж­дет рабо­тать, про­дол­жать нача­тый труд, а осла­бев­шие про­вод­ни­ки не в состо­я­нии без помо­щи зря­че­го испол­нять его волю. Литер[атурный] труд тре­бу­ет глаз и здо­ро­вья, кот[орое] у меня всё убы­ва­ет, а я его закон­чи­ла толь­ко напо­ло­ви­ну… Сми­рить­ся? Вот это мне доста­ёт­ся труд­нее всего. 

Пере­дай­те, пожа­луй­ста, Н[иколаю] К[онстантиновичу] мой глу­бо­кий, любя­щий при­вет и пере­дай­те ему, что Godenigo — тот тенор, котор[ый] слу­шал совет пре­зи­ден­та Т[еософского] О[бщест]ва поучить­ся у худож­ни­ка Рери­ха, как сле­ду­ет обла­го­ра­жи­вать жизнь, — был на Т[еософском] Кон­грес­се в Загре­бе и поспе­шил пой­ти в Музей, что­бы само­му убе­дить­ся, как нуж­но «оду­хо­тво­рять» жизнь; и был так пора­жён кар­ти­на­ми Н[иколая] К[онстантиновича], что, вер­нув­шись в Три­ест, поехал вто­рич­но с женой, сно­ва в Загреб, с един­ствен­ной целью — ещё раз взгля­нуть на кар­ти­ны Н[иколая] К[онстантиновича]. Для евро­пей­ца с очень огра­ни­чен­ны­ми сред­ства­ми нужен очень боль­шой вос­торг, что­бы совер­шить такой «подвиг». Я дала ему все англ[ийские] ста­тьи Н[иколая] К[онстантинови]ча, и он зачи­ты­ва­ет­ся ими. 

P. S. Вы спра­ши­ва­е­те, доро­гая, какой кни­ги из серии Агни Йога у меня не хва­та­ет? «Бес­пре­дель­ность».

Я люб­лю кни­ги, счи­таю их наши­ми луч­ши­ми дру­зья­ми, когда мы их откры­ва­ем и бесе­ду­ем с ними. Когда же они сто­ят без упо­треб­ле­нья на пол­ках, мне все­гда жаль тех людей, кото­рые доро­го бы дали, что­бы иметь их, и не могут. Поэто­му, про­смот­рев круп­но напе­ча­тан­ные Стан­цы, я ото­сла­ла Вашу «Т[айную] Д[октрину]», зная, как она нуж­на Бре­зин­ской для её работ. Она при­шла в такой вос­торг, что Вы бы пора­до­ва­лись. Пишет, что нач­нёт немед­лен­но рабо­тать в сво­ей ложе и что все рабо­та­ю­щие р[усские] тео­со­фы будут Вам глу­бо­ко бла­го­дар­ны. Бре­зин­ская помо­га­ет и мне, про­сту­ки­вая мою «Исто­рию м[оей] души». Вы мне про­ща­е­те, что я усту­пи­ла нуж­да­ю­щей Ваш доро­гой дар? А[нна] А[лексеевна] К[аменская] тоже раду­ет­ся, и Вы, конеч­но, уже полу­чи­ли её бла­го­дар­ное письмо? 

Как хоро­шо, когда кни­ги, при­но­ся­щие свет, попа­да­ют в такие щед­рые руки, как Ваши и Н[иколая] К[онстантиновича]! И как я счаст­ли­ва, что узна­ла Вас обо­их. Боль­ше все­го мне хоте­лось бы иметь Ваши пись­ма, пока я ещё на зем­ле. Уче­ний У[чителя] Ил[л]ар[иона], к сожа­ле­нию, не читала. 

Отно­си­тель­но моей лич­ной жиз­ни при­бав­лю, что вот уже 2 года, как не имею вестей от мое­го сына, — толь­ко предо­сте­ре­же­нье от его дру­зей, что для него будет очень опас­но полу­чить что-либо из загра­ни­цы. Без­опас­но ведут кор[респонден]цию толь­ко те, кто сумел пола­дить с б[ольшевика]ми.

2‑го Мар­та вся Ита­лия пере­жи­ва­ла небы­ва­лое во всей исто­рии Пап­ства собы­тие: белый дым из тру­бы Сикс­тин­ской капел­лы пока­зал­ся в пер­вый же день собрав­ше­го­ся Кон­кла­ва. Тако­го еди­но­ду­шия не было ещё нико­гда — так­же и тако­го еди­но­душ­но­го вос­тор­га, что сра­зу выбран наи­луч­ший. Дина помо­ло­де­ла на 10 лет и забы­ла все свои болез­ни. И даже меня, когда я пред­ста­ви­ла себе собрав­шу­ю­ся мно­го­ты­сяч­ную тол­пу, в искрен­нем вос­тор­ге упав­шую на коле­ни, и пре­крас­ную фигу­ру избран­ни­ка, бла­го­слов­ля­ю­ще­го её с бал­ко­на Вати­ка­на, — даже меня охва­ти­ло вол­не­ние… И в то же вре­мя созна­нье, что като­ли­цизм — всё ещё боль­шая и всё ещё живая сила. 

Раду­юсь, что Вы посла­ли мне Ваш боль­шой порт­рет: луч­ше раз­гля­жу мое­го заоч­но­го Дру­га, кото­рый ста­но­вит­ся всё доро­же для меня. Ещё и ещё раз спа­си­бо за всё! Ваша навсегда. 

[Сле­ду­ю­щий фраг­мент допи­сан в пере­вёр­ну­том виде в верх­ней части пер­во­го листа дан­но­го пись­ма.]

С каким чув­ством я чита­ла Ваше пись­мо, Вы почув­ству­е­те Вашим чут­ким серд­цем. Вы заво­е­ва­ли меня навсегда. 

Е. П.

6‑го Мар­та [1939 г.]. Это пись­мо я писа­ла не для обще­го чте­ния, а для Вас одной, доро­гая Еле­на, доро­гая Еле­на Ива­нов­на; Н[иколая] К[онстантиновича] я выде­ляю из общей души Вашей друж­ной Общи­ны, вы оба пред­став­ля­е­те для меня одну душу: иде­аль­ное соче­та­ние его муже­ствен­ной души с Вашей жен­ствен­ной душой. 

Хоте­лось бы мне знать, что Вас так силь­но вле­чёт ко мне: чув­ству­ет ли Ваше горя­чее серд­це, что и моё серд­це так же горя­чо, как и Ваше, или Вы узна­ё­те в астр[альном] мире, что наша встре­ча не пер­вая и идёт из боль­шо­го «далё­ка»?

4–1‑40

Udine — Via Mazzini 13 [итал.: Удине — Ули­ца Маз­ци­ни 13]

Доро­гой заоч­ный друг, Еле­на Ивановна. 

Вче­ра полу­чи­ла Ваше пись­мо, напи­сан­ное 32 дня тому назад. Слов­но Ваш при­вет мед­лил, что­бы попасть ко мне в самую нуж­ную мину­ту, когда так радост­но было услы­хать дру­же­ский голос. За всю мою жизнь не при­пом­ню тако­го печаль­но­го Рож­де­ства. Мы оста­лись одни с Диной в её ста­ром, трёх­сот­лет­нем доме, постро­ен­ном тогда, когда Ита­лия была гораз­до теп­лее и не нуж­да­лась ни в кало­ри­фе­рах, ни в двой­ных рамах. Холод был небы­ва­лый для Ита­лии — по утрам тер­мо­метр пока­зы­вал 10° ниже ноля; и за все сем­на­дцать лет мое­го пре­бы­ва­ния на чуж­бине мой вер­ный друг, Анна Алек­се­ев­на, не мог­ла пора­до­вать меня свои при­ез­дом — её пре­ду­пре­ди­ли, что она не смо­жет вер­нуть­ся. Кро­ме того, моя помощ­ни­ца Хри­сти­на про­сту­ди­лась, и я оста­лась без неё совсем беспомощной. 

До это­го Ваше­го пись­ма Вы ещё два раза при­хо­ди­ли ко мне на помощь в мину­ты жиз­ни труд­ные: один раз, после ухо­да моей Ната­ши, я полу­чи­ла от Вас такое заду­шев­ное сочув­ствие мое­му вели­ко­му горю, а во вто­рой раз, на 3‑ий день Рож­де­ства, поч­та при­нес­ла мне Ваш и Н[иколая] К[онстантиновича] при­вет на открыт­ке с его кар­ти­ны, изоб­ра­жа­ю­щей сне­го­вой покров на гор­ном кря­же. Спа­си­бо вам обоим. 

Вы спра­ши­ва­е­те, полу­чи­ла ли я два тома «Бес­пре­дель­но­сти» и жур­нал «Флам­ма»; я их не полу­ча­ла, но поста­ра­юсь наве­сти справки. 

Отно­си­тель­но мое­го тру­да, о кото­ром Вы спра­ши­ва­е­те, я долж­на буду отве­тить Вам обсто­я­тель­но, а сей­час, по воз­душ­ной почте, мне захо­те­лось поско­рее сооб­щить Вам, что я ещё жива, ста­ра­юсь быть бод­рой и сохра­нить настоль­ко сил, что­бы закон­чить свою кни­гу. Если не закон­чу, то зара­нее рас­по­ря­жусь, что­бы Вам пере­сла­ли экзем­пляр, напе­ча­тан­ный для Вас на пишу­щей машинке. 

Пере­дай­те, пожа­луй­ста, мой сер­деч­ный при­вет и глу­бо­кую бла­го­дар­ность Нико­лаю Кон­стан­ти­но­ви­чу, и моё поздрав­ле­ние как Вам, так и ему с новым годом и жела­ние, что­бы он при­нёс Вам радост­ную весть с Востока. 

Пре­дан­ная Вам Еле­на Писарева. 

Udine — Via Mazzini 13

26 янва­ря 1940 г. 

Доро­гой заоч­ный друг, Еле­на Ивановна. 

Вы меня спра­ши­ва­е­те про мою авто­био­гра­фию и выра­жа­е­те боль­шой инте­рес к ней. Вви­ду это­го я реши­ла рас­ска­зать Вам, каким обра­зом воз­ник­ло реше­ние напи­сать эту книгу. 

Когда я уже нача­ла терять зре­ние, мой друг А[нна] А[лексеевна] К[аменская] ста­ла уго­ва­ри­вать меня рас­ска­зать в виде био­гра­фии мою инте­рес­ную во мно­гих отно­ше­ни­ях жизнь. Я очень тос­ко­ва­ла без чте­ния и попро­бо­ва­ла испол­нить её жела­ние, дик­туя мои вос­по­ми­на­ния Ната­ше. Это вто­рое пере­жи­ва­ние моей дол­гой жиз­ни заин­те­ре­со­ва­ло меня, и в то же вре­мя у меня яви­лась мысль о воз­мож­но­сти дать широ­кой пуб­ли­ке поня­тие о том, что даёт «Тай­ная Док­три­на» для чело­ве­ка вдум­чи­во­го, ищу­ще­го новых путей. 

Зада­ча для чело­ве­ка, поте­ряв­ше­го зре­ние, была, как я теперь вижу, почти неисполнима[я]. Вы долж­ны знать, какую боль­шую рабо­ту пред­став­ля­ет собой лите­ра­тур­ный труд. Когда я писа­ла свои ста­тьи, моей кни­ги, убе­ди­лась, что не в состо­я­нии выпол­нить свою зада­чу так, как хоте­лось бы. Сей­час пере­до мной вста­ёт вопрос: сле­ду­ет ли напе­ча­тать её или не сле­ду­ет — как неудач­ную попыт­ку новой фор­мы про­па­ган­ды эзо­те­ри­че­ских знаний? 

Когда я в моём рас­ска­зе подо­шла к пери­о­ду мое­го зна­ком­ства с «Тай­ной Док­три­ной», я вос­поль­зо­ва­лась уже гото­вым мате­ри­а­лом, напи­сан­ным мною для «Исто­рии воз­ник­но­ве­ния Теос[офского] дви­же­ния в Рос­сии»; вос­поль­зо­ва­лась для того, что­бы рас­ска­зать мою долю рабо­ты в этой обла­сти. Поэто­му, когда Вы дой­дё­те до гла­вы «Моё тре­тье свет­лое вопло­ще­ние», Вы най­дё­те мно­гое, что Вам уже зна­ко­мо из неиз­дан­ной «Ист[ории] возникн[овения] Теос[офского] дви­же­ния в России». 

Когда же я подо­шла к само­му кон­цу, моё физи­че­ское здо­ро­вье и мои силы настоль­ко уже пони­зи­ли мою рабо­то­спо­соб­ность, что вме­сто ожи­да­е­мо­го «заклю­чи­тель­но­го аккор­да» ока­за­лось сла­бое отра­же­ние моих соб­ствен­ных мыслей. 

Если я докон­чу после все­го ска­зан­но­го сей­час мой труд и най­ду его слиш­ком несо­вер­шен­ным, я постав­лю крест над моей кни­гой. Глав­ная часть её уже про­сту­ка­на на машин­ке в 4‑х экзем­пля­рах, и Вы полу­чи­те, когда она будет про­сту­ка­на вся, один из них, как мой пода­рок Вам. 

В тём­ную поло­су моей жиз­ни я полу­чи­ла от Вас, доро­гая Еле­на Ива­нов­на, неожи­дан­ную помощь. Вы при­сла­ли мне по воз­душ­ной почте такой горя­чий при­вет, кото­ро­го я совер­шен­но не заслу­жи­ла, и такое тон­кое пони­ма­ние моей души, кото­рое и пора­до­ва­ло, и уди­ви­ло меня. 

Поэто­му, кон­чая это моё, может быть послед­нее, пись­мо, мне хочет­ся ска­зать Вам не «про­щай­те», а «до сви­да­нья» в одной из наших после­ду­ю­щих жизней. 

Пере­дай­те, пожа­луй­ста, мой заду­шев­ный при­вет Нико­лаю Константиновичу. 

Ваша Е. Писарева. 

30 мар­та 1940 г. 

Доро­гая Еле­на Ивановна, 

Вы не може­те себе пред­ста­вить, как я обра­до­ва­лась, полу­чив Ваше пись­мо. Я дума­ла, что в том напря­жён­ном вни­ма­нии, кото­рое в наше смут­ное, пере­ход­ное вре­мя устрем­ле­но на миро­вые собы­тия, Ваша дру­же­ская забо­та обо мне мог­ла лег­ко уто­нуть в этом напря­жён­ном вни­ма­нии. Я рада была, что ошиблась. 

То, что Вы пише­те мне о Ната­ше, и те сооб­ще­ния, кото­рые даё­те мне о наших преж­них вопло­ще­ни­ях, очень инте­рес­ны для меня, но я бы жела­ла знать, каким путём они дости­га­ют до Вас. Не при­ми­те это за недо­ве­рие; Вы зна­е­те, как я при­ни­маю и до какой сте­пе­ни при­знаю авто­ри­тет моей духов­ной мате­ри, А[нни] Безант. Но и к её откро­ве­ни­ям я отно­си­лась совер­шен­но так же: я не могу ниче­го брать на веру. 

Когда я чита­ла её кни­гу «Man, Whence Whithor» [«Man: Whence, How and Whither» англ.: «Чело­век: отку­да, как и куда»], я ко мно­го­му отно­си­лась с сомне­ни­ем, зная, до чего слож­ная орга­ни­за­ция наших раз­лич­ных про­вод­ни­ков труд­но под­да­ёт­ся кон­тро­лю, пока мы ещё на зем­ле. В обо­их слу­ча­ях: и в моём жела­нии узнать, каки­ми путя­ми Вы при­об­ре­та­е­те эти све­де­ния, и в слу­чае с кни­гой г[оспо]жи Безант — у меня нет недо­ве­рия, а при­су­щая мне потреб­ность ясно знать то, что мне передаётся. 

Ваше сооб­ще­ние о наших преж­них встре­чах при­ни­маю вполне, пото­му что он[о] совпада[е]т с моим созна­ни­ем, как мно­го общих черт я нахо­жу меж­ду Ваши­ми свой­ства­ми и мои­ми. Но пре­бы­ва­ние Ната­ши в Д[окиуде], назна­чен­ное и для меня, при­во­дит меня в недо­уме­ние — до того раз­лич­ны наши свой­ства, наши пути, наши устрем­ле­ния. Она жила все­гда серд­цем, я — пре­иму­ще­ствен­но, голо­вой; её путь — слу­же­ние, мой — стрем­ле­ние к усо­вер­шен­ство­ва­нию. Она все­гда была пол­на тер­пе­ния, я — с вели­ким тру­дом толь­ко начи­наю дости­гать его. Её внут­рен­няя рабо­та совер­ша­лась мед­лен­но, но шла в глу­би­ну, моя — все­гда была стре­ми­тель­ная и быст­рая. Её мен­тал отста­вал все­гда от серд­ца, мой, наобо­рот, настоль­ко пре­об­ла­дал, что задер­жи­вал раз­ви­тие сер­деч­ной муд­ро­сти и т. д. Мне каза­лось бы, что нам обе­им нуж­на раз­лич­ная атмо­сфе­ра и раз­лич­ные поуче­ния, и дума­лось так­же, что наша любовь друг к дру­гу настоль­ко силь­на, что поз­во­лит нам нахо­дить друг дру­га по вре­ме­нам в раз­лич­ных обла­стях поту­сто­рон­не­го мира, но что пути наши оста­нут­ся раз­лич­ны­ми. Если воз­мож­но — дай­те мне несколь­ко намё­ков, выяс­ня­ю­щих моё недоумение. 

Моя рабо­та под­хо­дит к кон­цу; я наде­юсь закон­чить её вско­ре. Как толь­ко она будет закон­че­на — при­шлю её Вам. Очень про­шу Вас посо­ве­то­вать мне, как вер­нее пере­слать её: обык­но­вен­ным спо­со­бом, заказ­ной бан­де­ро­лью в виде поч­то­вой посыл­ки? Раз­мер её будет, по всей веро­ят­но­сти, око­ло двух­сот боль­ших кон­тор­ских листов. Вы долж­ны быть очень опыт­ны, так как у Вас быва­ет такое мно­же­ство пересылок. 

Вы пише­те, что с инте­ре­сом ожи­да­е­те моей буду­щей кни­ги (если она будет изда­на), а я так же буду ждать с вели­ким инте­ре­сом Ваше­го суж­де­ния, вполне откро­вен­но­го и нели­це­при­ят­но­го. Очень веро­ят­но, что Ваше мне­ние решит судь­бу моих мему­а­ров — сто­ит ли их печа­тать или нет. 

Вы ста­ви­те вопрос — сто­ит ли пере­пи­сы­вать­ся по воз­ду­ху вви­ду суще­ству­ю­щих задер­жек. Я думаю, что всё же сто­ит. Меж­ду отправ­кой Ваше­го пись­ма 12 Мар­та и полу­че­ни­ем его 28[-го] про­шло шест­на­дцать дней, а обык­но­вен­ная поч­та более дли­тель­на. Одно­вре­мен­но с Вашим пись­мом я полу­чи­ла и поздрав­ле­ние с Пас­хой на carte-postal [фр.: открыт­ке] — на одной из моих люби­мых кар­тин Нико­лая Кон­стан­ти­но­ви­ча, за кото­рую сер­деч­но бла­го­да­рю Вас. Меня же про­шу про­стить, что я отка­за­лась от всех поздра­ви­тель­ных приветствий. 

Порт­рет Ваш я полу­чи­ла в сохран­но­сти и тот­час же посла­ла Вам пись­мо, в кото­ром выра­зи­ла своё боль­шое удо­воль­ствие — видеть Ваш внеш­ний Облик на моём пись­мен­ном сто­ле. (Я тогда ещё мог­ла срав­ни­тель­но ясно уви­дать его). 

«Бес­пре­дель­ность» я полу­чи­ла, и послед­ний выпуск «Флам[м]ы», но позна­ко­мить­ся с его содер­жа­ни­ем не мог­ла, т[ак] к[ак] моя помощ­ни­ца англий­ско­го язы­ка не зна­ет. Но я делюсь им с поклон­ни­ком Н[иколая] К[онстантиновича], зна­ю­щим англ[ийский] язык. 

Посы­лаю Вам и Нико­лаю Кон­стан­ти­но­ви­чу, а так­же всем чле­нам Вашей Общи­ны, моё запоз­да­лое поздрав­ле­ние с Свет­лым Празд­ни­ком. Мыс­лен­но обни­маю Вас, милая сест­ра, и желаю Вам все­го свет­ло­го и доб­ро­го для Вас и для Ваших. 

Ваша Е.П.